А если прозой, то ничего подобного детские уста не глаголили. Все эти ужастики (которые вы сейчас прочитаете), мерзко сочинили взрослые твари, основательно (по-мичурински), сеявшие ненависть к людям. Этих тварей целый легион был во время ВОВ, целый легион после, и даже сейчас, по истечению семи десятков лет, легион такой же - огромный! Урожай посева ненависти настолько велик и обилен, что мы, уже так долго живущие в мире, всё еще враждуем, мстим, убиваем... своих. Закон бумеранга был озвучен еще Иисусом: "Посеявший ветер - пожнет бурю".
Вот они, такие всем нам близкие, родные и понятливые... Толстой, Симонов, Эренбург.
Это - высшая каста Сеятелей Зла, для которых война - матерь родная. Война их кормила, поила, жирела, обустраивала, обвешивала наградами и почестями, наградила прижизненной и преисподней славой. Мы поем их песни, читаем их стихи, взращиваем очередные поколения на примерах их жизни. А значит - продолжаем враждовать, ненавидеть, убивать... А значит остаемся плоть от плоти их детища - "советскими людьми, которым слава", для которых мальчик Коля из Уренгоя - враг, предатель и изгой.
(наследники и последователи всяких эренбургов и симоновых, не могут найти не единой фотографии, которые подтверждают "зверства фашистов". Скрипя зубами от злости, приходится пользоваться услугами фотошоперов и фейкодрочеров, показывая миру "факты немецких преступлений". И все эти показы сопровождаемся одобрительным воплем многомиллионной толпы патриЁтом - "Не дадим переписать историю!").
Вот она, часть советской литературы - ЛИТЕРАТУРЫ!
Не палачи страшны, а зрители - в них зреет семя палачей.
Ну а теперь, "детские воспоминания"... Истину читаем, "устами "младенцев" сказанную...
"Я видел то, что человек не может видеть… Ему нельзя…".
("Снабжение питанием местных жителей и военнопленных является ненужной гуманностью" - подписали этот снимок подлые мерзавцы, не стремящиеся его даже бегло рассмотреть. А зачем? "Советские люди - самый читающий народ в мире" - и этого достаточно. Между читающий и думающий, кстати, такая же разница, как между слушающий и понимающий).
Этих советских детей кормит немец.
Но можно же снимок обернуть Георгиевской ленточкой (обесчестив ее таким образом) и уже и не немец кормит...
Немецкий солдат угостил хлебом русского мальчика. Где-то в лесах под Волховым, во время Волховского котла. Фото из альбома немецкого фотографа Георга Гундлаха "Волховская битва. Документы ужаса: 1941—1942". Авторское название "Der kleine Junge begreift noch gar nicht, das er plotzlich ein Stuck Brot erhalten hat, - im Wolchow-Wald 1942" (Малыш еще не понял, что ему вдруг дали кусочек хлеба, волховский лес 1942)
"Taschenspielertrick und kein Betrug" - говорят немцы, что значит "Ловкость рук и никакого мошенничества", - и фотография обретает совершенно другой - "зверинный облик фашизма".
"Я видел, как ночью пошёл под откос и сгорел немецкий эшелон, а утром положили на рельсы всех тех, кто работал на железной дороге, и пустили по ним паровоз".
(вот утро того кошмарного дня. Рабочие железной дороги собираются на свой последний рабочий день. Фашисты делают селфи на память).
"Я видел, как запрягали в брички людей и весело катались… Погоняли кнутами…".
(счастливые морды коней, которым дали передохнуть и в брички сегодня не запрягли...).
"Я видел, как у матерей штыками выбивали из рук детей. И бросали в огонь. В колодец. А до нас с матерью очередь не дошла…".
"Помню, как горели у убитой мамы волосы… А у маленького возле неё - пелёнки… Мы переползли через них со старшим братом, я держалась за его штанину: сначала во двор, потом в огород, до вечера лежали в картофлянике. Вечером заползли в кусты. И тут я расплакалась…".
"Черный немец навел на нас пулемёт, и я поняла, что он сейчас будет делать. Я не успела даже закричать и обнять маленьких…".
"Проснулась я от маминого плача. Да, мне казалось, что я спала. Приподнялась, вижу: мама копает ямку и плачет. Она стояла спиной ко мне, а у меня не было сил ее позвать, сил хватало, только чтобы смотреть на нее. Мама разогнулась передохнуть, повернула ко мне голову и как закричит: «Иночка!» Она кинулась ко мне, схватила на руки. В одной руке меня держит, а другой остальных ощупывает: вдруг кто-нибудь еще живой? Нет, они были холодные…".
"Когда меня подлечили, мы с мамой насчитали у меня девять пулевых ран. Я училась считать. В одном плечике - две пули и в другом - две пули. Это будет четыре. В одной ножке две пули и в другой - две пули. Это будет уже восемь, и на шейке - ранка. Это будет уже девять".
"У нас в хате собралось шесть человек: бабушка, мама, старшая сестра, я и два младших братика. Шесть человек… Увидели в окно, как они пошли к соседям, побежали в сени с братиком самым маленьким, закрылись на крючок. Сели на сундук и сидим возле мамы.
Крючок слабенький, немец сразу оторвал. Через порог переступил и дал очередь. Я разглядеть не успел, старый он или молодой? Мы все попадали, я завалился за сундук…
"Первый раз пришел в сознание, когда услышал, что на меня что-то капает… Капает и капает, как вода. Поднял голову: мамина кровь капает, мама лежит убитая. Пополз под кровать, все залито кровью… Я в крови, как в воде… Мокрый… Вернулось сознание, когда услышал страшный женский голос… Крик висел и висел в воздухе. Кто-то кричал так, что, мне казалось, он не останавливается. Полз по этому крику как по ниточке, и приполз к колхозному гаражу. Никого не вижу… Крик откуда-то из-под земли идет…Встать я не мог, подполз к яме и перегнулся вниз… Полная яма людей… Это были все смоленские беженцы, они у нас жили в школе. Семей двадцать. Все лежали в яме, а наверху поднималась и падала раненая девочка. И кричала. Я оглянулся назад: куда теперь ползти? Уже горела вся деревня… И никого живого… Одна эта девочка… Я упал к ней… Сколько лежал - не знаю…"
Цитаты из книги Александра Дюкова "За что сражались советские люди".
Введение к книге, которую просто обязан прочитать каждый уважающий себя человек, считающий считает себя патриотом родной страны, который знает и помнит о зверствах немцев, который готов исполнить наказ Эренбурга столько раз, сколько потребуется. "Можем повторить" - говорят не рты этих людей, говорят их гены, их родовая память, родовая боль, родовой дебилизм.
Итак, ведение:
"Все, что писали о немцах Алексей Толстой, Шолохов и Эренбург, звучало мягко по сравнению с тем, что советский боец услышал собственными ушами, увидел собственными глазами, обонял собственным носом. Ибо где бы ни проходили немцы, они везде оставляли после себя зловоние разлагающихся трупов".
Александр Верт.
и окончание книги:
"Слава великому советскому народу, слава Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), слава Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину - трём неотъемлемым источникам и составным частям нашей общей победы".
